Со времен своей юности интернет казался воплощением новых возможностей, особенно в отношении материальных ограничений: как про телесность (в интернете можно притвориться кем угодно), так и про географию (киберпространство это новый мир без границ). В интернете можно строить воздушные замки, придумывать новые миры, болтать с друзьями со всего света, искать и находить — или ничего не терять, ведь во всемирной паутине все когда-нибудь найдется (спасибо поисковикам).

Однако интернет — это еще и сказка не для всех. Если у вас прерывается подключение, пропадает вайфай, или бывают перепады с электричеством — путь закрыт. Если новый мир говорит на непонятном вам языке, путь туда закрыт. Если ворота в сказку заперты на замок государством и цензурой, то мир без границ не для вас.

Интернет никогда не был глобальным и всегда был им. Чаты, где можно было поболтать с таинственными незнакомцами со всего света. Информация обо всем — если только знать, где искать. Стандартизация интерфейса внутри и снаружи сети: интернет-кафе, экран, сайт. Где бы мы не были, интернет выглядит одинаково, знакомо.

Интернет всегда был разным — надеждой на изменения и местом «где и послать могут, девочка», источником серьезных дискуссий и беспощадным флеймодромом, который тоже глобальный, потому что от него не спрячешься, будь ты в Москве, в Сибири, в Америке, или на Ближнем Востоке. Флеймодром — это такой карнавал или такое вербальное насилие?

Интернет всегда был глобальным для тех, кто в диаспоре. Как мы все тут — жители постсоветского пространства. Автар Бра (Avtar Brah), одна из ведущих теоретиков понятия диаспоры в культуре, писала о том, что диаспора — не синоним миграции (имеется в виду диаспора в классическом понимании — рассеяние вдалеке от родины). Пространство диаспоры включает в себя и тех, кто эмигрирует, и тех, кто остаётся. И понаехавших и невозвращенцев (а также тех, кто заснул в одной стране, а проснулся в другой).

Но что такое пространство диаспоры в интернете? Где пролегают его границы?

Ещё в 90-е, когда глобальный интернет только зарождался, Ананда Митра (Ananda Mitra) писал о том, как формируется индийская национальная идентичность на форумах, где обсуждаются проблемы дома, территории, касты, границы. Форумы — общие, однако среди индийцев, живущих по всему миру, разгорался спор о том, как назвать интернет-группу, в которой они общались. Политика выбора имени, политика маркировки кибер-территории — всё это нам знакомо и по сей день. Интернет, конечно, глобален, а вот общение в нем разделено по национальным и политическим признакам.

Пространство диаспоры в интернете — это когда «свой дом везде ношу с собой», как хорошо известно каждому участнику русскоязычной интернет-диаспоры, объединенной в первую очередь общим языком, а не местом проживания. При этом каждый несет в себе не один дом, а несколько: российский, украинский, израильский, американский. И у каждого дома свой забор и иногда еще и злая собака на привязи.

Для тех, кто за своим забором, интернет никогда не был глобальным. Он, в первую очередь, продолжение дома в оффлайне. Его язык, его политика, его войны. А вокруг — враги (и в киберпространстве тоже).

Кстати, интернет всегда бы глобальным для тех кто воюет — и никогда им не был потому что война — это, в первую очередь, границы. И речь идет не только о языковых и культурных границах. Война в интернете — это война инфраструктур. Афина Каратзогианни (Athina Karatzogianni) еще в ранние 2000-е писала о понятии киберконфликта — когда конфликты между этническими или религиозными группировками, или между государствами, или между государством и повстанческой группой, ведутся не на поле боя — на земле, море или в небе — а в сети. Взламываются сайты, заваливаются операционные системы, зависает все. Хакеры — это новые солдаты глобального интернета, в котором у технологий нет границ, зато все границы (и разрухи) — в головах.

Киберконфликт разросся за последнее десятилетие до огромных размеров. И если раньше это были лишь одиночки (хакеры-вояки), то сейчас у многих государств есть свои киберармии и киберсолдаты — передовики информационной войны в соцсетях, боты, а также целенаправленное разрушение инфраструктур противника. Помните? Нет проводов для подключения — нет глобального интернета. Вот вам и новое поле после боя. Глобальное, но не совсем.

Интернет всегда был глобальным — для тех, кто свободен по нему передвигаться. В начале 90-х и даже в ранние 2000-е многие верили, что в сети можно будет обрести свободу и демократию — «арабская весна» и «цветные революции» тому подтверждение. По сей день многие акции протеста во всем мире организуются через соцсети. И эти акции во многом очень схожи, по крайней мере на первый взгляд.

Один такой пример глобальной культуры — селфи. Вам наверняка знакома такая картинка: автопортрет с плакатиком (зачастую написанным от руки), бродит по соцсетям, как правило с хештегом. Призывы на плакатиках могут быть разные — защита окружающей среды, сбор средств, поддержка, призыв. Мы с моими коллегами в прошлом году выпустили сборник статей под названием Selfie Citizenship. В дословном переводе, наверное, «гражданские практики селфи» — но уж очень хочется сказать «гражданский самострел» :) Среди авторов сборника были исследователи со всего мира. Самым интересным было то, как похожи подобные акции визуально — вот вам типичный пример глобального интернета. Но на самом деле за сходством кроются не только культурные различия (например, как принято выглядеть на автопортрете), но еще и неравное распределение видимости. Ведь картинку недостаточно выбросить в сеть — границы ее распространения определяются не только людьми (кто смотрит видео и как он или она их выбирает, какими платформами мы интересуемся, что мы вообще видим, когда смотрим — тут вопрос и семантики, и культуры, и образования, и личных взглядов), но и компьютерами. Фарида Вис (Farida Vis), например, ввела понятие «алгоритмической видимости» (algorithmic visibility), когда алгоритм решает, показывать ту или иную картинку, или нет, где, кому, и когда.

Так что селфи путешествуют по планете, но видны не всем (и наша роль в этом- довольно ограниченная).

Если раньше интернет не был глобальным, потому что национальные государственные цензуры решали, какой сайт или платформу допустить в национальный интернет, а какой нет — то сегодня это решают еще и алгоритмы (если вы пробовали когда-нибудь вбить в гугл один и тот же поисковый запрос, но из разных географических точек, вы знаете, о чем я).

Но селфи интересны еще вот чем. Каждый автопортрет в интернете — особенно в соцсетях, особенно в фейсбуке, — это еще одна добавка в огромную биометрическую базу данных, один из составляющих которой — система распознавания лиц (считается, что фейсбук владеет самой большой в мире базой). Критики биометрии, в том числе, в области интернет-исследований и смежных дисциплинах, считают, что сбор биометрических данных дает государствам больше возможностей шпионить за гражданами, а частным компаниям — шанс нажиться за счет персональной информации.

Длинная рука биометрии — точно глобальна.

А глобальны ли сами селфи? Когда мы писали книжку, авторы долго дискутировали на тему того, как по разному воспринимаются селфи в разных странах и разных контекстах. И как обманчива на самом деле их иконографическая схожесть. Для кого-то автопортрет на фоне исторических событий — игра, развлечение, повод похвастаться перед френдами, а для кого-то — редкий по смелости шаг, не без последствий для личной безопасности или даже свободы.

Особенно интересной была дискуссия о селфи без лица. У нас было три примера — в одном из них школьники-нелегалы рассказывали о себе, а на голове у них была маска, для защиты. В другом активисты предлагали заменить селфи, где портрет в самом центре, на селфи-невидимку, где лицо закрыто плакатом, и, соответственно, внимание направляется на месседж, на послание, а не на несущего его человека. Опять-таки для защиты, и для смещения центра внимания. В третьем тоже было селфи с плакатами, закрывающими лицо — только там это были лица солдат, которые гордо поддерживали однополчанина (это была как раз селфи-акция). То, что он сделал, было одобрено его армией и государством, но вообще-то рассматривается по международным законам как военное преступление против гражданского населения. Генералы запретили солдатам участвовать в акции, вот они и скрыли лица — так, по крайней мере, писали журналисты. А интернет-исследователи предложили еще одну интерпретацию: селфи без лица — это новая иконография безнаказанности. Когда солдат говорит: это не я, я вообще никто.

Кстати, интернет и безнаказанность — тема особенно интересная, если мы рассматриваем глобальность интернета (или ее отсутствие). Один из особенно интересных аспектов интернет глобальности — юридический. С одной стороны, законы, регулирующие интернет, в каждой стране свои. С другой стороны, передвижение по всемирной паутине не всегда ограничено территорией страны, и в этом плане ни один закон не способен на 100% защитить.

Интернет глобален, потому что паутина оплела весь мир. Но он никогда не был глобальным в распределении доступа к этой самой паутине. Интернет-исследователи — экономисты, географы, социологи — очень любят карты, где показано подключение к интернету по регионам.

Доступность интернета, его скорость — а ведь есть еще и огромные различия внутри регионов, и даже в одном и том же городе. (именно поэтому исследовательская инициатива проект о российском интернете в городах и селах так интересена и так необходима).

Кстати, всемирная паутина неравномерна не только в смысле доступа, но еще и в смысле вреда, который цифровое общение наносит окружающей среде. Мы — я имею в виду интернет-исследователей — так увлеклись киберпространством, что забыли о его материальной стороне. Руда, необходимая для смартфонов, планшетов и компьютеров, электроэнергия, затрачиваемая для поддержки немыслимого количества данных — мы думаем, что они живут «на облаке», когда мы говорим о cloud computing, cloud services — «облачных службах» или «облачных услугах». Но на самом деле они находятся не на небе, а на серверах, которым нужно электричество, которые необходимо защищать от перегрева и которые производят выбросы углеродов. А потом, когда наши гаджеты нам больше не нужны, они уходят не в компьютерный рай, а на свалки электронных отходов. куда-нибудь подальше, в глобальный уголок.

Сегодня в среде интернет-исследователей можно найти все больше критики «нематериального» подхода к интернету и все больше теорий о «железе». Новый материализм, цифровой труд, эко-медиа, медиа-экология. Но вот что интересно — авторы этих теорий как будто только что изобрели велосипед, только заметили, как много вреда окружающей среде приносит наш цифровой хлам. На самом деле об этом давно уже писали в тех странах, где вред особенно заметен: там, где добывают руду, где собирают детальки на конвейере, где находятся свалки электроники.

Сибо Чен (Sibo Chen) назвал это «слепое пятно» в исследованиях цифровых коммуникаций в отношении их последствий для окружающей среды — глобальной несправедливостью. Интернет глобален, но его вредные последствия сказываются не на всех. Вернее, на всех по разному.

Среди исследователей цифрового неравенства бытуют фразы: «право на интернет», «право на подключение», «право на доступ к информации» — все это права человека.

Как раз те регионы, где экологический вред видно особенно четко, зачастую не имеют нормального доступа к интернету. Так что действительно, если интернет будет глобальным, он должен быть для всех. И более того, для всех в равной степени.

Но, может быть, интернета не должно быть все больше и больше?

Потому что вот еще что. Право на подключение — это гражданское право и право человека. А как насчет права на отключение?

Мне хотелось бы закончить упоминанием исследований, которые мы начали с моей коллегой Эсперанцей Мияке (Esperanza Miyake) в Англии, и продолжили с замечательными московскими коллегами — Аней, Полиной, Лёней. Это наше исследовательский проект об отключении, добровольном отказе, выходе из сети — Digital Disengagemеnt, как мы его называем (и все еще ищем русский эквивалент). Проект как раз об этом. О возможности отказа от интернета и праве на отказ. Причин для такого отказа множество. Для кого-то это информационная перегрузка, усталость от глаз-в-экран 24 часа в сутки. Для кого-то — желание проводить больше времени с реальными, а не виртуальными друзьями. Кто-то отключается на несколько часов в день (или на ночь. сегодня уже не само собой разумеется, что смартфон не обязательно брать с собой в спальню и держать у изголовья). Кто-то оставляет планшет дома, уезжая в отпуск. Кто-то уходит насовсем, например, из всех соцсетей или только из некоторых. Кто-то отключается в одиночку, кто-то присоединяется к другим и организует «дни без гаджетов», «неделю в офлайне», «цифровой детокс».

Но кроме личных и коллективных причин и практик, которых на самом деле несметное множество, мне хотелось бы упомянуть как раз о праве на отказ. О праве на возможность отключиться вне зависимости от обстоятельств. Терро Карппи (Terro Karppi) в 2011 году опубликовал интересное исследование. Тогда фейсбук еще был не так популярен, скандалы типа Кембридж Аналитики еще казались фантастикой, поголовный и обязательный сбор биометрических данных еще был далеко за горизонтом. Карппи писал об арт-активистских проектах, пытавшихся организовать «самоубийство из фейсбука». Это далеко не первый и далеко не единственный пример публичного самоудаления из сети, и даже термин «виртуальное самоубийство» наверняка знаком многим. Но что интересно в исследовании Карппи — это невозможность полностью удалиться. Во-первых, потому что фейсбук прячет опции на удаление далеко-далеко. Во-вторых, потому что это не совсем удаление, а только деактивация (и аккаунт можно «возродить» за секунды). Но самое главное — что фейсбук сохраняет и продолжает использовать данные ушедших пользователей. В этом смысле абсолютный уход просто невозможен.

То же самое происходит и с остальными базами данных, как государственными, так и частными. Из них не самоудалиться, и очень часто отказ на изначальное включение тоже невозможен.

Так глобален ли интернет? Не знаю. Безусловно, сегодня в нем бесчисленное множество субкультур, сообществ, языков, практик. И конечно, все они сплетают жизнь в сети и в оффлайне крепко-крепко. Так что нет одного интернета — есть множество. И при этом интернет один, и от него, к сожалению или к счастью, никуда не деться, даже если хочется.