Интернет никогда не был глобальным, но всегда таковым будет
Ади Кунцман
ru
Долгое время интернет был синонимом глобализации. Но был ли он глобальным?
Со времен своей юности интернет казался воплощением новых возможностей, особенно в отношении материальных ограничений: как про телесность (в интернете можно притвориться кем угодно), так и про географию (киберпространство это новый мир без границ). В интернете можно строить воздушные замки, придумывать новые миры, болтать с друзьями со всего света, искать и находить — или ничего не терять, ведь во всемирной паутине все когда-нибудь найдется (спасибо поисковикам).

Однако интернет — это еще и сказка не для всех. Если у вас прерывается подключение, пропадает вайфай, или бывают перепады с электричеством — путь закрыт. Если новый мир говорит на непонятном вам языке, путь туда закрыт. Если ворота в сказку заперты на замок государством и цензурой, то мир без границ не для вас.

Интернет никогда не был глобальным и всегда был им. Чаты, где можно было поболтать с таинственными незнакомцами со всего света. Информация обо всем — если только знать, где искать. Стандартизация интерфейса внутри и снаружи сети: интернет-кафе, экран, сайт. Где бы мы не были, интернет выглядит одинаково, знакомо.

Интернет всегда был разным — надеждой на изменения и местом «где и послать могут, девочка», источником серьезных дискуссий и беспощадным флеймодромом, который тоже глобальный, потому что от него не спрячешься, будь ты в Москве, в Сибири, в Америке, или на Ближнем Востоке. Флеймодром — это такой карнавал или такое вербальное насилие?

Интернет всегда был глобальным для тех, кто в диаспоре. Как мы все тут — жители постсоветского пространства. Автар Бра (Avtar Brah), одна из ведущих теоретиков понятия диаспоры в культуре, писала о том, что диаспора — не синоним миграции (имеется в виду диаспора в классическом понимании — рассеяние вдалеке от родины). Пространство диаспоры включает в себя и тех, кто эмигрирует, и тех, кто остаётся. И понаехавших и невозвращенцев (а также тех, кто заснул в одной стране, а проснулся в другой).

Но что такое пространство диаспоры в интернете? Где пролегают его границы?

Ещё в 90-е, когда глобальный интернет только зарождался, Ананда Митра (Ananda Mitra) писал о том, как формируется индийская национальная идентичность на форумах, где обсуждаются проблемы дома, территории, касты, границы. Форумы — общие, однако среди индийцев, живущих по всему миру, разгорался спор о том, как назвать интернет-группу, в которой они общались. Политика выбора имени, политика маркировки кибер-территории — всё это нам знакомо и по сей день. Интернет, конечно, глобален, а вот общение в нем разделено по национальным и политическим признакам.

Пространство диаспоры в интернете — это когда «свой дом везде ношу с собой», как хорошо известно каждому участнику русскоязычной интернет-диаспоры, объединенной в первую очередь общим языком, а не местом проживания. При этом каждый несет в себе не один дом, а несколько: российский, украинский, израильский, американский. И у каждого дома свой забор и иногда еще и злая собака на привязи.

Для тех, кто за своим забором, интернет никогда не был глобальным. Он, в первую очередь, продолжение дома в оффлайне. Его язык, его политика, его войны. А вокруг — враги (и в киберпространстве тоже).

Кстати, интернет всегда бы глобальным для тех кто воюет — и никогда им не был потому что война — это, в первую очередь, границы. И речь идет не только о языковых и культурных границах. Война в интернете — это война инфраструктур. Афина Каратзогианни (Athina Karatzogianni) еще в ранние 2000-е писала о понятии киберконфликта — когда конфликты между этническими или религиозными группировками, или между государствами, или между государством и повстанческой группой, ведутся не на поле боя — на земле, море или в небе — а в сети. Взламываются сайты, заваливаются операционные системы, зависает все. Хакеры — это новые солдаты глобального интернета, в котором у технологий нет границ, зато все границы (и разрухи) — в головах.

Киберконфликт разросся за последнее десятилетие до огромных размеров. И если раньше это были лишь одиночки (хакеры-вояки), то сейчас у многих государств есть свои киберармии и киберсолдаты — передовики информационной войны в соцсетях, боты, а также целенаправленное разрушение инфраструктур противника. Помните? Нет проводов для подключения — нет глобального интернета. Вот вам и новое поле после боя. Глобальное, но не совсем.

Интернет всегда был глобальным — для тех, кто свободен по нему передвигаться. В начале 90-х и даже в ранние 2000-е многие верили, что в сети можно будет обрести свободу и демократию — «арабская весна» и «цветные революции» тому подтверждение. По сей день многие акции протеста во всем мире организуются через соцсети. И эти акции во многом очень схожи, по крайней мере на первый взгляд.

Один такой пример глобальной культуры — селфи. Вам наверняка знакома такая картинка: автопортрет с плакатиком (зачастую написанным от руки), бродит по соцсетям, как правило с хештегом. Призывы на плакатиках могут быть разные — защита окружающей среды, сбор средств, поддержка, призыв. Мы с моими коллегами в прошлом году выпустили сборник статей под названием Selfie Citizenship. В дословном переводе, наверное, «гражданские практики селфи» — но уж очень хочется сказать «гражданский самострел» :) Среди авторов сборника были исследователи со всего мира. Самым интересным было то, как похожи подобные акции визуально — вот вам типичный пример глобального интернета. Но на самом деле за сходством кроются не только культурные различия (например, как принято выглядеть на автопортрете), но еще и неравное распределение видимости. Ведь картинку недостаточно выбросить в сеть — границы ее распространения определяются не только людьми (кто смотрит видео и как он или она их выбирает, какими платформами мы интересуемся, что мы вообще видим, когда смотрим — тут вопрос и семантики, и культуры, и образования, и личных взглядов), но и компьютерами. Фарида Вис (Farida Vis), например, ввела понятие «алгоритмической видимости» (algorithmic visibility), когда алгоритм решает, показывать ту или иную картинку, или нет, где, кому, и когда.

Так что селфи путешествуют по планете, но видны не всем (и наша роль в этом- довольно ограниченная).

Если раньше интернет не был глобальным, потому что национальные государственные цензуры решали, какой сайт или платформу допустить в национальный интернет, а какой нет — то сегодня это решают еще и алгоритмы (если вы пробовали когда-нибудь вбить в гугл один и тот же поисковый запрос, но из разных географических точек, вы знаете, о чем я).

Но селфи интересны еще вот чем. Каждый автопортрет в интернете — особенно в соцсетях, особенно в фейсбуке, — это еще одна добавка в огромную биометрическую базу данных, один из составляющих которой — система распознавания лиц (считается, что фейсбук владеет самой большой в мире базой). Критики биометрии, в том числе, в области интернет-исследований и смежных дисциплинах, считают, что сбор биометрических данных дает государствам больше возможностей шпионить за гражданами, а частным компаниям — шанс нажиться за счет персональной информации.

Длинная рука биометрии — точно глобальна.

А глобальны ли сами селфи? Когда мы писали книжку, авторы долго дискутировали на тему того, как по разному воспринимаются селфи в разных странах и разных контекстах. И как обманчива на самом деле их иконографическая схожесть. Для кого-то автопортрет на фоне исторических событий — игра, развлечение, повод похвастаться перед френдами, а для кого-то — редкий по смелости шаг, не без последствий для личной безопасности или даже свободы.

Особенно интересной была дискуссия о селфи без лица. У нас было три примера — в одном из них школьники-нелегалы рассказывали о себе, а на голове у них была маска, для защиты. В другом активисты предлагали заменить селфи, где портрет в самом центре, на селфи-невидимку, где лицо закрыто плакатом, и, соответственно, внимание направляется на месседж, на послание, а не на несущего его человека. Опять-таки для защиты, и для смещения центра внимания. В третьем тоже было селфи с плакатами, закрывающими лицо — только там это были лица солдат, которые гордо поддерживали однополчанина (это была как раз селфи-акция). То, что он сделал, было одобрено его армией и государством, но вообще-то рассматривается по международным законам как военное преступление против гражданского населения. Генералы запретили солдатам участвовать в акции, вот они и скрыли лица — так, по крайней мере, писали журналисты. А интернет-исследователи предложили еще одну интерпретацию: селфи без лица — это новая иконография безнаказанности. Когда солдат говорит: это не я, я вообще никто.

Кстати, интернет и безнаказанность — тема особенно интересная, если мы рассматриваем глобальность интернета (или ее отсутствие). Один из особенно интересных аспектов интернет глобальности — юридический. С одной стороны, законы, регулирующие интернет, в каждой стране свои. С другой стороны, передвижение по всемирной паутине не всегда ограничено территорией страны, и в этом плане ни один закон не способен на 100% защитить.

Интернет глобален, потому что паутина оплела весь мир. Но он никогда не был глобальным в распределении доступа к этой самой паутине. Интернет-исследователи — экономисты, географы, социологи — очень любят карты, где показано подключение к интернету по регионам.

Доступность интернета, его скорость — а ведь есть еще и огромные различия внутри регионов, и даже в одном и том же городе. (именно поэтому исследовательская инициатива проект о российском интернете в городах и селах так интересена и так необходима).

Кстати, всемирная паутина неравномерна не только в смысле доступа, но еще и в смысле вреда, который цифровое общение наносит окружающей среде. Мы — я имею в виду интернет-исследователей — так увлеклись киберпространством, что забыли о его материальной стороне. Руда, необходимая для смартфонов, планшетов и компьютеров, электроэнергия, затрачиваемая для поддержки немыслимого количества данных — мы думаем, что они живут «на облаке», когда мы говорим о cloud computing, cloud services — «облачных службах» или «облачных услугах». Но на самом деле они находятся не на небе, а на серверах, которым нужно электричество, которые необходимо защищать от перегрева и которые производят выбросы углеродов. А потом, когда наши гаджеты нам больше не нужны, они уходят не в компьютерный рай, а на свалки электронных отходов. куда-нибудь подальше, в глобальный уголок.

Сегодня в среде интернет-исследователей можно найти все больше критики «нематериального» подхода к интернету и все больше теорий о «железе». Новый материализм, цифровой труд, эко-медиа, медиа-экология. Но вот что интересно — авторы этих теорий как будто только что изобрели велосипед, только заметили, как много вреда окружающей среде приносит наш цифровой хлам. На самом деле об этом давно уже писали в тех странах, где вред особенно заметен: там, где добывают руду, где собирают детальки на конвейере, где находятся свалки электроники.

Сибо Чен (Sibo Chen) назвал это «слепое пятно» в исследованиях цифровых коммуникаций в отношении их последствий для окружающей среды — глобальной несправедливостью. Интернет глобален, но его вредные последствия сказываются не на всех. Вернее, на всех по разному.

Среди исследователей цифрового неравенства бытуют фразы: «право на интернет», «право на подключение», «право на доступ к информации» — все это права человека.

Как раз те регионы, где экологический вред видно особенно четко, зачастую не имеют нормального доступа к интернету. Так что действительно, если интернет будет глобальным, он должен быть для всех. И более того, для всех в равной степени.

Но, может быть, интернета не должно быть все больше и больше?

Потому что вот еще что. Право на подключение — это гражданское право и право человека. А как насчет права на отключение?

Мне хотелось бы закончить упоминанием исследований, которые мы начали с моей коллегой Эсперанцей Мияке (Esperanza Miyake) в Англии, и продолжили с замечательными московскими коллегами — Аней, Полиной, Лёней. Это наше исследовательский проект об отключении, добровольном отказе, выходе из сети — Digital Disengagemеnt, как мы его называем (и все еще ищем русский эквивалент). Проект как раз об этом. О возможности отказа от интернета и праве на отказ. Причин для такого отказа множество. Для кого-то это информационная перегрузка, усталость от глаз-в-экран 24 часа в сутки. Для кого-то — желание проводить больше времени с реальными, а не виртуальными друзьями. Кто-то отключается на несколько часов в день (или на ночь. сегодня уже не само собой разумеется, что смартфон не обязательно брать с собой в спальню и держать у изголовья). Кто-то оставляет планшет дома, уезжая в отпуск. Кто-то уходит насовсем, например, из всех соцсетей или только из некоторых. Кто-то отключается в одиночку, кто-то присоединяется к другим и организует «дни без гаджетов», «неделю в офлайне», «цифровой детокс».

Но кроме личных и коллективных причин и практик, которых на самом деле несметное множество, мне хотелось бы упомянуть как раз о праве на отказ. О праве на возможность отключиться вне зависимости от обстоятельств. Терро Карппи (Terro Karppi) в 2011 году опубликовал интересное исследование. Тогда фейсбук еще был не так популярен, скандалы типа Кембридж Аналитики еще казались фантастикой, поголовный и обязательный сбор биометрических данных еще был далеко за горизонтом. Карппи писал об арт-активистских проектах, пытавшихся организовать «самоубийство из фейсбука». Это далеко не первый и далеко не единственный пример публичного самоудаления из сети, и даже термин «виртуальное самоубийство» наверняка знаком многим. Но что интересно в исследовании Карппи — это невозможность полностью удалиться. Во-первых, потому что фейсбук прячет опции на удаление далеко-далеко. Во-вторых, потому что это не совсем удаление, а только деактивация (и аккаунт можно «возродить» за секунды). Но самое главное — что фейсбук сохраняет и продолжает использовать данные ушедших пользователей. В этом смысле абсолютный уход просто невозможен.

То же самое происходит и с остальными базами данных, как государственными, так и частными. Из них не самоудалиться, и очень часто отказ на изначальное включение тоже невозможен.

Так глобален ли интернет? Не знаю. Безусловно, сегодня в нем бесчисленное множество субкультур, сообществ, языков, практик. И конечно, все они сплетают жизнь в сети и в оффлайне крепко-крепко. Так что нет одного интернета — есть множество. И при этом интернет один, и от него, к сожалению или к счастью, никуда не деться, даже если хочется.